БЕЗ НАЗВАНИЯ
Посвящается Dyakon`у,
Gorthauer`у, Мелькору,
Жене, как ему самому
захочется себя называть
в данный момент
Иду. Наклоняюсь. В ладошке пять ракушек: три перламутровых осколка и два гребешка, тёмно-зелёный и тёмно-синий. Ни на секунду не прекращающийся ветер дует с запада на восток, в море. Волны ласкают мне ступни. Солнце… знаешь, утреннее солнце ласковое, как твои руки. Иду по кромке прибоя, у самой воды – здесь ракушечник почему-то самый мелкий, такой, что могут терпеть мои вечно стёртые ноги. Ракушки так раскрошились, что по ним уже совсем не больно ступать. Иду. Наклоняюсь. В ладошке раз – два – три – четыре – пять – шесть ракушек: всё те же тёмные гребешки и четыре чёрно-перламутровых осколка. Ни на секунду не прекращающийся ветер уносит в море обрывки гитарных переборов и смеха. Волны бросаются к моим ногам. Солнце… знаешь, утреннее солнце ласковое, как твои руки. Это море безумно чистое, хрустальность воды омрачают только обрывки полупрозрачных, как матовое зелёное стекло, водорослей. Иду. Наклоняюсь. В ладошке раз – два – три – четыре – пять – шесть – семь, нет, восемь - девять ракушек. Ни на секунду не прекращающийся ветер старается унести мой платок в дань морю. Волны приносят к моим ногам лёгкую пену. Солнце… знаешь, утреннее солнце ласковое, как твои руки. Здесь довольно таки много красивых, чёрно-перламутровых осколков ракушек. Снаружи они всегда очень напоминают по оттенку смолу, а изнутри покрыты нежным перламутром, который они, кажется, пытались спрятать от внешнего мира. По-моему в этом есть что-то философское, хотя, быть может, я просто могу во всём найти что-то философское. Иду. Наклоняюсь. В ладошке раз – два – три – четыре – пять – шесть – семь – восемь – девять – десять ракушек. Ни на секунду не прекращающийся ветер заставляет меня слегка поёжиться. Волны бросают мне в ноги осколки ракушек как самоцветы. Солнце… знаешь, утреннее солнце ласковое, как твои руки. Останавливаюсь, гляжу в даль, у моих ног морская пена, отчего я сама себе начинаю напоминать Афродиту с известной картины. Иду. Наклоняюсь. В ладошке раз – два – три – четыре – пять – шесть – семь – восемь – девять – десять – одиннадцать ракушек. Ни на секунду не прекращающийся ветер летит к противоположному берегу. Волны целуют мне ноги. Солнце… знаешь, утреннее солнце ласковое, как твои руки. Здесь очень много чаек, бело-серых восхитительных чаек. Вчера? – Да, вчера. Вчера я видела Чайку по имени Джонатан Ливингстон. Лучи солнца рисовали косые линии на тёмно-синих тучах, а эта великолепная птица кружила под самым небом, отрешённая от моря и от неба, и от всего на свете, кружила в столбах света, поглощенная лишь своим полётом. Я всегда хотела научиться летать, ты знаешь. Иду. Наклоняюсь. В ладошке раз – два – три – четыре – пять – шесть – семь – восемь – девять – десять – одиннадцать – двенадцать ракушек. Ни на секунду не прекращающийся ветер уносит за горизонт стаи кучевых облаков. Волны плещутся уже где-то на уровне щиколоток – я зашла в воду. Солнце… знаешь, утреннее солнце ласковое, как твои руки. Я безумно люблю море, верно за то, что оно создаёт иллюзию бесконечности времени и пространства. Это море ласковое, тихое, волны не стараются разбить грудь в кровь о берег, а нежно касаются его и тут же убегают, дразнясь и оставляя в память о себе разноцветные ракушки. Иду. Наклоняюсь. В ладошке раз – два – три – четыре – пять – шесть – семь – восемь – девять – десять – одиннадцать – двенадцать – тринадцать ракушек. Ни на секунду не прекращающийся ветер сушит мои волосы. Волны гасят ветер. Солнце… знаешь, утреннее солнце ласковое, как твои руки.